В конце двадцатых – начале тридцатых годов XX века местечковые жители начинают покидать обжитые места и уезжают в большие города. Отъезды, приезды, переселение людей были всегда. Люди искали, где будет лучше для них, для их подрастающих детей, стремились жить рядом с родителями, родственниками. Но в этот период времени отъезд из местечек приобрел массовый характер и продолжался вплоть до начала Великой Отечественной войны.
Ушла в историю «черта оседлости», переступить, а вернее, переехать которую мог не каждый еврей. Советская власть дала возможность учиться, работать на больших предприятиях, делать профессиональную карьеру, продвигаться по социальной лестнице. И этими возможностями воспользовались многие, особенно – молодые люди.
И в тоже время новая власть вторгалась в сложившиеся на протяжении десятилетий экономические устои местечка. Те, кто занимался предпринимательством, бизнесом, были объявлены чуждыми элементами, свернули частную торговлю, ремесленники, кустари-одиночки вынуждены были объединяться в артели, образовывались колхозы. Зачастую это происходило с большими перегибами. Люди лишались работы, которой на протяжении нескольких поколений занимались их семьи. Первая половина тридцатых годов была в деревнях, местечках голодным временем. В больших городах было легче найти работу, прокормить семью. И все это подталкивало к отъезду.
Зелик Рогацкин родился в Колышках в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов XIX века. Он был кузнецом. Его жена Фейга-Рохл Меклер – домохозяйкой. Они растили троих дочерей: Полину, Соню и Зельду.
Отец Фейги-Рохл Залман Меклер был мясником. Однажды, когда он вез на мельницу зерно, на него напали бандиты, ограбили и убили. У семье росло пятеро сестер и братьев.
Зелик Рогацкин тоже рос в многодетной семье. В начале тридцатых годов все они покинули Колышки. Их путь, как и многих земляков, лежал в Ленинград. Только Зелик и Фейга-Рохл оказались в Витебске. Зелик пошел работать на завод, но вскоре заболел скоротечной чахоткой и умер.
Об этом мне рассказала их внучка Элла Борисовна Мельцер (Певзнер). Сейчас она живет в Полоцке, работает директором еврейского благотворительного центра «Хэсэд-Эфроим».
О том, как сложилась дальнейшая судьба ее родственников, Элла Борисовна знает только из домашних разговоров и детских воспоминаний. Один из братьев бабушки Иосиф Меклер в сороковые годы был первым секретарем Ашхабадского горкома партии в Туркмении. У него росло пятеро детей. Двое из них погибли во время страшного ашхабадского землетрясения 1948 года.
...И все же каждое лето, куда бы ни забросила судьба колышан, они стремились на свою малую родину, в родительский дом.
Кто-то запоминает увиденное, кто-то – услышанное. Анна Толочинская с детских лет отлично помнит, какой аромат стоял на улицах местечка, когда варили мороженое. Приезжали многочисленные родственники, и во дворах, как лучшее угощение, начинали готовить мороженое. Наверное, действительно, мороженщики в Колышках были отменные.
«В Колышки летом приезжало много гостей, родители привозили детей. Доезжали на поезде до Лиозно, а оттуда добирались на подводе или шли пешком. Местечковым жителям не привыкать к дальним переходам. Жили мы дружно и весело, – вспоминает Анна Павловна. – Из довоенной жизни вспоминаю деда Нохема и бабушку. Она меня всегда угощала флодун с луком (пирог, блюдо еврейской национальной кухни – А.Ш.). Я так не любила этот лук. Но отказаться от угощения было некрасиво. Я брала флодун и потихоньку, чтобы никто не видел, выбрасывала лук».
Сегодня в местечке, или правильнее будет сказать в деревне, осталось совсем мало довоенных жителей. Да и сами Колышки изменились так сильно, что от прежнего довоенного местечка сохранилось только название да память немногочисленных старожилов.
«Я родился в Колышках в 1927 году, – рассказывает Михаил Пименович Быковский. – С того времени живу здесь. Вспоминаю ярмарки. Мы шли из школы через базарную площадь, на ней народу было столько, что даже пацаны с трудом пробирались. Привозили сено, бочки, сани, косы, серпы, упряжь, мясо, птицу, холсты, горшки – разве все перечислишь! Люди не только торговали, но и обсуждали новости, выпивали, пели... Весело было. Кстати, сейчас, когда проходят сильные дожди и вода смывает верхний слой земли, в ручьях мальчишки находят монеты. Недавно нашли монету 1867 года. Это на том месте, где проходили ярмарки. Так сказать, последние их отголоски. И еще вспоминаю наш местечковый клуб. Приезжали артисты из Витебска. Билет стоил какие-то деньги, но мы знали ходы и пробирались бесплатно. Помню, показывали такой номер: артист ложился на сцену, на него камень – пудов в тридцать, закатывали, и по этому камню молотками били. А артист лежал себе и улыбался. Или был еще один, который клал себе на голову кол, к краям которого цеплялись по два мужика. Артист раскручивал их. Однажды мужик не удержался, упал и сломал ногу».
Евреи, жившие в диаспоре, всегда стремились быть вместе, даже если ссорились друг с другом или постоянно выясняли отношения. Этот коллективизм выработался на протяжении столетий. Для евреев отводили особые кварталы, проводили «черту оседлости». Да и сами они искали друг друга, потому что, находясь вместе, легче сопротивляться невзгодам, притеснениям. Это нашло отражение и в местечковой архитектуре. Михаил Быковский рассказал, что в Колышках евреи строили дома очень близко друг от друга. Метров десять было расстояние между домами, не больше. Была еще одна причина такой скученности – дети взрослели и строили новые дома на родительских участках земли. Это характерно для многих местечек.
Об этом же мне рассказывала Анна Толочинская.
«У нас был небольшой деревянный дом: две комнаты и кухонька. Местечковые дома отличались от деревенских. Обычно на улицу выходило три окна. Были две входные двери: с улицы и со двора. Крыша покрыта дранкой28. В деревнях крышу обычно крыли соломой. И дома в местечке стояли почти впритык друг к другу. Огород, сад были за домом».
Дома в Колышках были одноэтажные. Только аптека и синагога занимали двухэтажные здания.
…В один из августовских дней довоенные колышанские дети, а сегодня – это солидные бабушки и дедушки, сели в микроавтобус и приехали в местечко. Каждый год на 9 Ава, в день, когда евреи приходят на родительские могилы, эти люди стремятся приехать в Колышки. Хотя давно уже и здоровье подводит, и остается их все меньше и меньше на белом свете, и живут они теперь не только в разных городах, но и в разных странах, на разных континентах.
Они вспоминали детство, а я пытался представить картинки довоенных Колышек.
...Появились мощеные мостовые и деревянные тротуары.
...Вечереет. Янкель Ноткин возвращается домой из кузни. По дороге покупает горстку леденцов. Знает, что навстречу выбегут не только собственные дети, но и дети родственника Бляхера.
...Хулиган по фамилии Гилоди, который жил как раз напротив синагоги, в очередной раз сорвал урок в одном из классов еврейской школы.
...Местечковый пьяница по имени Партас сжег себе глаз одеколоном…
Конечно, чаще рассказывали друг другу анекдотичные случаи. Они запоминаются лучше других, и очень хотелось, чтобы у всех было веселое настроение.
Вспомнили добрым словом врача Сергея Леоранцевича. Интереснейший человек, колоритнейшая фигура. Между собой люди называли его Попович, потому что вырос он в семье православного священника. Учился в Германии. Получил диплом фельдшера. Практиковал как врач. Лечил всех, кто приходил к нему. И за деньги, и бесплатно. А у кого не было денег на лекарства, давал из своих небольших сбережений. Ольга Ноткина вспоминает, как Сергей Леоранцевич спас трех ее сестер от дифтерии и дал родителям деньги, чтобы они могли купить лекарства.
В тридцатые годы колышанцы бесплатно построили доктору новый дом, посадили сад, смотрели за деревьями. Сергей Леоранцевич в это время жил в Минске. Был лечащим врачом Якуба Коласа, других видных писателей, политических деятелей. Но периодически, с интервалом в два-три месяца, приезжал в Колышки и устраивал прием больных. В эти дни в местечко сходились люди со всей округи.
...Когда в Колышках узнали, что приехали друзья детства, у микроавтобуса собрались пожилые люди. Они принесли гостинцы для городских жителей: яблоки, молоко.
Одна бабушка, с клюкой в руках, вдруг расправив морщинистое лицо в улыбке, сказала:
– Розка приехала. Кино смотреть будем
Родители Розы Базылянской (Амроминой) в конце тридцатых годов купили ей новинку того времени – фильмоскоп. У нее дома по вечерам собиралась детвора со всех Колышек.
Поразительно, какие детали остаются в памяти людей, проживших фантастические по своей насыщенности годы.
Кто-то вспомнил про колышанца по фамилии Пейко, который умер от самого элементарного флюса, а Борис Видус тут же добавил:
– Добрыя ў яго агуркi29 раслi…
Раиса Бениаминовна Хамайда показала место, где до войны стоял их дом. И стала рассказывать:
– Тогда меня все звали Рохл. Отец Беня Мерзляк работал извозчиком. Возил людей в Лиозно, в Понизовье. Он был по жизни неудачник – то конь сдохнет, то еще случится что-нибудь. Деда звали Гирш. Он умер молодым, в 53 года. Бабушку звали Коса. После смерти деда она отправилась по деревням торговать всякой мелочью. Ее убили бандиты. Это было в 1917 году. Маму звали Гитл. Если бы не помощь маминых братьев, они жили в Ленинграде и были обеспеченные люди, нам бы пришлось совсем туго.
– Колышки во времена Вашей юности были спокойным, мирным местечком? – спросил я.
– Всякое случалось между соседями. Но конфликтов на национальной или религиозной почве не помню. Кажется, это было в конце двадцатых годов: я ходила с мамой на праздники в синагогу, которая находилась на Яновичской улице. Собиралось до 500 человек. Во второй половине тридцатых годов власти стали бороться с любыми религиозными проявлениями. Но у нас дома все равно весело справляли все еврейские праздники. Соседи, евреи и неевреи, об этом знали, заходили к нам в гости. Когда вспоминаю Колышки, думаю, что там люди жили добрые, отзывчивые, сердечные. Или мне так только кажется, потому что я была молодой.
Права была мудрая, прожившая нелегкую жизнь, Раиса Бениаминовна: «В молодости все представляется по-другому». Ей буквально вторили ее ровесники-земляки.
«У меня было много друзей, – вспоминая довоенные годы, рассказывал Роман Пудовик. – Мы не делились по национальностям. Я даже не помню, чтобы среди ребят были такие разговоры».
«Русские соседи приходили к нам в гости и помогали делать мацу, – говорит Анна Толочинская. – Рассказываю сегодня об этом молодым людям, они не верят, думают: я все придумала. Все наши соседи хорошо понимали идиш и говорили на нем».
Вспоминает Любовь Златина: «Мы, дети, дружно играли вместе, хотя жили очень скромно, не имели много игрушек, но радовались жизни, как могли… В местном клубе весело отмечались советские праздники, была самодеятельность. Мы танцевали белорусские народные танцы… У нас дома собиралась интеллигенция. Учителя из двух школ обсуждали литературные новинки, читали стихи русских и белорусских поэтов…
Хотя материальное положение жителей было очень скудное, в местном магазине почти ничего не было, но люди вокруг были какие-то добрые, благожелательные, трудолюбивые, честные, у многих была потребность в духовной пище».
