Двадцатый век перевернул жизнь людей даже в самых отдаленных, глухих деревнях и местечках, не забыв при этом ни одной семьи. И все же начало двадцатых годов, послереволюционное время, даже в этом бурлящем круговороте отличалось особой непримиримостью. Одни устремились в новую жизнь и, желая счастья своим детям и внукам, рушили опоры, на которых держалась жизнь многих поколений. Они мечтали построить новое общество, в котором не будет ни «черты оседлости»17, ни «процентной нормы»18, хотели жить как люди среди людей. Благие мечты, так и оставшиеся мечтами.
Политикой, или вернее переустройством мира, в Колышках заинтересовались с последней трети XIX века. Но массового брожения умов не наблюдалось. Торговые люди, возвращаясь домой, рассказывали о том, что в больших городах появилась молодежь, недовольная самодержавием. И среди этих бунтарей есть немало евреев. Но обычно такие разговоры заканчивались словами: «Подрастут – поумнеют».
В конце XIX – начале XX века в Колышках появились люди, считавшие себя сионистами. Они поддерживали связь с сионистскими организациями, с Палестиной. Это шойхет19 Еврейсон, Гуревич.
В 1904 году полиция разгромила местечковую организацию РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии). Были арестованы Хасин, Лондон, Пухович и другие.
В 1905 году в Колышках была организована первая демонстрация. Люди вышли на улицу с красным флагом.
Вот как пишет в своих воспоминаниях об этих событиях член партии большевиков с 1904 года Зиновий Павлович Филиповский: «В июне 1905 года наша организация насчитывала около 40 человек, и столько же было сочувствующих. Вспоминается такой случай. Было это в начале июля. Мы возвращались с собрания, которое проходило в лесу, и тут стихийно возникла манифестация. Рабочие вышли на улицы с революционными песнями, звучали лозунги «Долой самодержавие!» После этого к нам приехала полиция во главе со становым приставом Маляевым. Начались обыски, аресты. Как только члены нашей организации узнали об этом, они сразу оповестили своих товарищей. Те спрятались в окрестных деревнях и лесах, а через некоторое время вернулись снова, чтобы продолжать революционную борьбу. У нас был создан революционный совет рабочих и крестьянских депутатов, организован народный суд». («Памяць. Лёзненскi раён», Мiнск, «Беларуская энцыклапедыя» iмя Петруся Броўкi, 1992 г., с. 41).
Вскоре после этого в Колышках был убит урядник Снедий. Власти в 1906 году арестовали Зиновия Филиповского. В 1907 году состоялся суд, который приговорил революционера к десяти годам каторги; за побег ему добавили еще шесть лет.
В 1917 году в Колышках была основана большевиcтская ячейка Российской социал-демократической рабочей партии.
Во время Гражданской войны в окрестностях местечка орудовала банда белого подполковника Жигалова. В ночь на 14 ноября 1918 года бандиты напали на местечко, но встретили отпор. Они схватили и увели Никифора Пчёлку, Андрея Штыликова и Янкеля Юдкина. Только весной их тела нашли в талом снегу. Пчёлка и Штыликов были похоронены в центре Колышек, на том месте, где проводились ярмарки и которое еще сегодня по привычке именуют «Базар». На их могиле стоит памятник.
Янкеля Юдкина родственники решили похоронить на еврейском кладбище. Найти его могилу практически невозможно. Да и само еврейское кладбище в Колышках я отыскал с трудом. Летом кладбищенский покой охраняет густая стена полевых трав метровой высоты. Время замаскировало вросшие в землю памятники с буквами, которые сегодня не в состоянии прочесть никто из местных жителей. Здесь заготавливают дрова на зиму. Колода, на которой рубили березовые и осиновые поленья, стояла рядышком со старинным надгробным памятником – мацейвой. Я насчитал около ста сохранившихся надгробий. По всей видимости, когда-то в Колышках было еще одно, более древнее еврейское кладбище. Самые старые мацейвы на кладбище, расположенном на небольшой возвышенности, относятся к середине XIX века. На многих надгробных памятниках хорошо сохранились орнаменты, надписи. На одном из них я прочитал, что здесь нашел вечный покой «хороший и правдивый человек Авраам, который умер в 1888 году». Было понятно, что этот человек относился к семейству Коэнов20, потому что на памятнике был выбит знак – ладони с раздвинутыми пальцами. Рядом находились памятники, датированные 1866, 1863 и 1857 годами.
На еврейское кладбище я пришел вместе с Майклом Юдкиным, профессором кафедры биохимии Оксфордского университета. Кем он приходится погибшему в годы Гражданской войны Янкелю Юдкину, установить не удалось. Да и вряд ли это возможно сделать. Архивных документов не сохранилось. Родословную Янкеля проследить невозможно, а фамилия Юдкин была одной из самых распространенных в Колышках.
Майкл приехал на родину предков, пытаясь узнать что-то новое, неизвестное ему из их жизни. О существовании местечка под названием Колышки узнал случайно. Искал в архивах, в каком году его дед получил гражданство Великобритании. И увидел записи, что Иегуда-Лейб, сын Иосифа-Ионы и Розы, приехал из местечка со странным названием Колышки. И как только выдалась возможность, Майкл посетил Беларусь. Он буквально на коленках ползал между надгробными камнями, читая надписи на них.
Свою родословную, которую он составляет на протяжении последнего десятилетия, Майкл Юдкин прислал мне из Оксфорда.
Иегуда-Лейб Юдкин и его жена прибыли в Лондон в 1902 году из Колышек, гражданство Великобритании получили в 1905 году. У Иегуды-Лейба было пятеро сыновей: Соломон (родился в 1903 году), Джек (о еврейском имени можно только догадываться – в 1906 году), Джон (Иоанн – в 1910 году), Саймон (Симон – в 1914 году) и Луис (Луи – в 1917 году).
Иегуда-Лейб работал в меховой лавке, умер молодым: в 1917 году, так и не дождавшись рождения младшего сына. Соломон и Джек, когда подросли, занялись бизнесом. Джон Юдкин стал профессором Лондонского университета и изучал проблемы питания. Саймон – профессором в области педиатрии, практиковал в Большом госпитале в Лондоне. Луис проявил себя на поприще искусства, был режиссером-постановщиком балетной труппы «Ковент Гарден Бели Компани» – самой известной балетной труппы Великобритании. Луис погиб в авиакатастрофе, когда ему было всего 36 лет.
В следующем поколении четверо мужчин (внуков Иегуды-Лейба) стали профессорами. Читаешь такую родословную и думаешь: «Какими мощными генами одарила природа эту семью!» А когда узнаешь биографии других выходцев из Колышек (скоро и Вы узнаете о них), начинаешь думать: «Может, здесь какая-то особая энергетика». Не Колышки, а Всемирная Академия наук.
Леон – сын Соломона – стал профессором еврейской литературы в Лондонском университете, Майкл – старший сын Джона – профессор биохимии в Оксфорде, его младший брат Джереми – профессор музыковедения в Бостонском университете (Массачусетс, США) и, наконец, сын Саймона – Джон – профессор медицины (специализируется на проблемах диабета) в Лондонском университете.
Жизнь разбросала выходцев из Колышек по белу свету. Поместив в интернете объявления о работе над очерком, я стал получать письма из разных стран.
Бьёрн Фагерстедт живет в Стокгольме в Швеции. В местечке Колышки жил его прадед Мендель Шоломович Фомин. (Кстати, Фомин – тоже одна из самых распространенных фамилий в Колышках.) Бьёрн серьезно увлекается генеалогией, и ему удалось установить, что прапрадеда, родившегося в 1849 году, звали Шлёма Фомин, а прапрапрадеда – Элханон. Как правило, все мужчины в семье Фоминых были каменщиками или кузнецами, а женщины занимались домашним хозяйством и шитьем.
Из Колышек Фомины уехали в 1906 году, когда после первой русской революции поднялась волна антисемитизма и еврейских погромов и многие местечковые семьи «сели на чемоданы». Люди уезжали куда глаза глядят, лишь бы спасти детей и себя. Фомины подались в Ревель (ныне Таллинн), а оттуда на пароме добрались до шведских берегов. Их встречали родственники, которые эмигрировали раньше: родной брат прапрадеда Бьёрна – Моше-Мордехай с женой и детьми. Он эмигрировал в Скандинавию из местечка Сураж – это недалеко от Колышек.
В США, в Калифорнии, живет Георгий Давидович Фомин, живет достаточно давно и уже привык, что его зовут Джордж. Он интересуется историей семьи, составил подробное генеалогическое древо, у него есть своя версия по поводу происхождения самой фамилии Фомин.
«Эта фамилия происходит, очевидно, от имени евангелического апостола Фомы (на арамейском языке Фома – близнец), – утверждает Джордж Фомин. – Среди колышанских Фоминых бытовала легенда, что некий еврей еще в середине XIX века, прослужив в царской армии полный срок – 25 лет, вернулся домой с фамилией Фомин. Вероятно, речь идет о кантонисте21, которого подростком забрали в армию. Там его принудили принять православие и, вместе с ним – русскую фамилию. Возможно, этот обряд был проведен на Фоминой неделе, незадолго до Пасхи. Но, закончив службу и придя домой, солдат вернулся в иудаизм. Такие случаи были, хотя и очень редко. А может, солдат остался в вере предков, но в документах был записан под фамилией Фомин. В местечках, находящихся недалеко от «черты оседлости», селилось в то время много отслуживших в русской армии евреев».
Насколько известно Джорджу Фомину, его старейшего колышанского предка звали Рувим Фомин. Родился он около 1835 года. Его жена Хава была, вероятно, немного моложе. Есть сведения о четырех детях Рувима и Хавы: Афроиме, Абраме, Марии и Циле. Сыновья родились в 1857 – 1860 годах, Мария – в 1860-х, а Циля – в 1870-х годах.
Рувим Фомин умер, по-видимому, перед 1879 годом, так как один из внуков, родившийся в 1879 году, получил такое же имя. У евреев имена дают в память об умерших и не дают имена живущих близких родственников.
Джордж Фомин подробно пишет об одном из сыновей Рувима – кузнеце Абраме, своем прадеде. У Абрама было семеро детей. Местечковые семьи старательно исполняли заповедь размножаться и плодиться.
В семье Фоминых самой популярной была профессия кузнеца, которую дети, вероятно, перенимали по наследству. В кузне работали Нохум и Моисей.
Вроде, крепкими росли дети Абрама, к труду привычными. Но недолгую жизнь им отмерила судьба. Старший Лейба прожил 59 лет. Век Моисея был и вовсе короток, всего 32 года. Он умер в 1913 году. В 1941 году погибли Нохум и Гирш, а сразу после войны умерли Самуил и Афроим.
У Моисея осталось двое детей: Борис и Ефим. Их воспитывала мама, ее звали Сара. Через год после смерти мужа она вышла вторично замуж за некоего Тумаркина, тоже жителя Колышек. От него родила еще двоих сыновей – Матвея и Михаила. В 1916 году Сара скоропостижно скончалась. Четверых детей забрали на воспитание родственники.
Борис и Ефим перебрались к дяде Нохуму – младшему брату отца. К этому времени Нохум жил в Велиже, на родине своей жены – Рахили Шендеровны Черновой. Мальчишки помогали дяде в кузне и собирались стать продолжателями семейного дела.
У Нохума и Рахили колышанские дети росли вместе со своими четырьмя двоюродными братьями и двумя двоюродными сестрами. Один из них Давид Наумович – отец Джорджа Фомина.
Наступили революционные годы. Кругом – разруха и голод. Все имущество Нохума было экспроприировано новой властью, и семья стала голодать. Дядя посчитал лучшим передать Бориса и Ефима на воспитание в Псковский детский дом. Борису к этому времени уже было четырнадцать лет и он, как мог, заботился о младшем брате Ефиме, который поступил на учебу в Псковскую партийную школу, а затем – в Коммунистический университет.
Ефим Моисеевич Фомин известен как комиссар легендарной Брестской крепости. И о нем мы расскажем более подробно.
Когда в начале 60-х годов появились в печати первые очерки
С.С. Смирнова о защитниках Брестской крепости, Джордж Фомин вспоминает, что старшее поколение его семьи встрепенулось. «Это же о нашем Ефиме! Наш Фима!» – с гордостью говорили они.
Борис Моисеевич прошел Великую Отечественную войну, после демобилизации работал в Ленинграде водителем автобуса. Там же сейчас живет его дочь Наталья Борисовна с детьми и внуками.
Я исследовал родословные колышан, и из небытия возникали образы людей известных, но в большинстве своем не знаменитых и не шумных, проживших жизнь ради семьи, детей. Как это ни горько звучит, но порой внуки не могли вспомнить их имена. Я понимал, что читатель этого очерка может заблудиться в многочисленных персоналиях. И все-таки решил вспомнить всех, о ком удалось узнать, и написать хотя бы несколько слов о каждом. А вдруг когда-нибудь молодые люди (призрачная надежда!) захотят узнать, кто были их предки, прочитают этот очерк, увидят знакомые фамилии и узнают их имена.
Старший сын Абрама Рувимовича Фомина – Лейба женился на девушке из соседнего местечка Добромысли Соше Шмуйловне Альтман.
Колышки, Добромысли, Лиозно, Бабиновичи, Яновичи, Сураж – эти местечки были связаны между собой и многочисленными родственными узами, и хозяйственными делами.
Два старших сына Лейбы в 1918 году ушли из Колышек в Красную Армию. Летом того же года во время контрреволюционного мятежа в Ярославле они оказались в эпицентре событий и оба были убиты. Им было не более 18-20 лет. Родители тяжело переживали их гибель, любое упоминание имен погибших становилось трагедией, и дома, особенно в присутствии младших детей, старались лишний раз не вспоминать об этом. Те прожили жизнь, лишь смутно помня, что у них были братья. Только через десятилетия обнаружилась в семье старая фотография, на которой были запечатлены погибшие, но имена их восстановить уже было некому.
В 1958 году в Ярославле был открыт памятник «Жертвам белогвардейского мятежа 1918 года». На открытии памятника выступал старожил Ярославля и очевидец тех событий уроженец Колышек Рувим Эфроимович Фомин (1879–1960) – двоюродный брат Лейбы Абрамовича. Вот так непредсказуемо пересеклись во времени судьбы родственников. Между прочим, сын Рувима Эфроимовича – Эфроим Рувимович Фомин (1906–1977) был одно время заместителем председателя Ярославского горсовета.
Его дочь сейчас живет в Канаде. Это строки из ее письма.
«До войны, в 1940 году, папа стал первым заместителем председателя горсовета Ярославля. Затем окончил в 1948 году Высшую партийную школу и был назначен начальником коммунального хозяйства города, а затем директором трамвайно-троллейбусного управления. Занимался устройством прибывших после блокады ленинградцев. Под его руководством была построена набережная на Волге, которая по праву считается самой красивой набережной на этой великой реке, за что папа получил Грамоту и именные золотые часы. Открыл троллейбусное движение в городе.
Эфроим Рувимович устроил встречу интеллигенции Ярославля в драматическом театре им. Ф.Г. Волкова с опальным в то время Ильей Григорьевичем Эренбургом.
Папа похоронен на кладбище Чурилково на аллее знаменитых людей города».
Еще один сын Лейбы Абрамовича – Соломон не вернулся с Великой Отечественной войны. Он был участником финской военной кампании. С первых дней на фронте Великой Отечественной. В 1941 году участвовал в контрнаступлении войск Красной Армии под Москвой. Затем воевал на Западном фронте. Последние письма от него пришли из Гжатска, он сообщал, что направлен в госпиталь. А потом страшное молчание... В ответ на запрос семьи пришло сообщение, в котором было написано «Пропал без вести». То есть, скорее всего, погиб и похоронен как неизвестный солдат. Дети Соломона живут в США и Латвии.
Джордж Фомин написал мне письмо, в котором рассказал о родоначальнике заокеанской ветви Фоминых.
«Лейба Эфроимович Фомин родился в 1881 году. Он является двоюродным братом моему деду Нохуму Абрамовичу Фомину. Около 1900 года Лейба покинул пределы России и переехал в Америку – в США и далее в Канаду. Получил здесь имя Луис (Louis Phomin) и почему-то решил увеличить свой возраст в документах на два года. Он обосновался в городе Виннипег, провинция Манитоба. Здесь бывший Лейба женился на Саре (Соне) Райхлин (Sarah Richlin) (1884 –1962), эта семья – также выходцы Витебщины.
Родив троих сыновей, Лейба Фомин положил начало обширному клану американских потомков с фамилией Фомин (Phomin), живущих ныне, в большинстве, в Канаде и, частично, в США (около 70 человек, о которых я имею сведения).
Имена сыновей: Исаак Израиль (Isaac Israel Phomin) (1907–1979); Франк Эфроим (Frank Ephraim Phomin) (1911–1962) и Борух (Barney Phomin) (1914–1975)».
В Витебске, ближайшем к местечку крупном городе, еще совсем недавно жило немало колышанских Фоминых, но сейчас осталось всего несколько семей.
С Давидом Самуиловичем Фоминым я встретился в синагоге. Закончилась служба, и я стал расспрашивать Давида Фомина о его жизни.
– Я родился в Колышках в 1926 году, – сказал Давид Самуилович. – До 1930 года мой отец Самуил Абрамович торговал в небольшой лавке. Мама Геля Альтман была домохозяйкой, она из местечка Добромысли. У нас была корова, хозяйство. Как-то однажды наша корова зашла на колхозное поле. Родителей оштрафовали – они должны были отработать по три дня в колхозе. Отработали положенное и остались – в колхозе «Профинтерн».
В Колышках жили мамины братья Доня и Юда Альтманы. Юда уехал из Колышек после того, как сгорел наш дом. Жить было негде, и он решил, что начинать с нуля надо на новом месте. Тянуло в город, и Юда с семьей отправился в Витебск. По дороге на них напали бандиты, забрали корову и коня – все богатство. Они все же добрались до города. В 1941 году Юда, его жена, трое сыновей и беременная невестка погибли в Витебском гетто.
Племянник Давида Самойловича – Борис Фоминов – один из самых молодых моих собеседников, хотя и ему уже перевалило за шестьдесят. Он родился в первые послевоенные годы в Витебске и о местечке Колышки знает только по рассказам родителей и родственников.
– Дед Самуил Абрамович был призван в армию, участвовал в Первой мировой войне и попал в немецкий плен, – рассказал мне Борис Фоминов. – Когда вернулся из Германии, решил уехать в Палестину вместе с теми добровольцами, кто строил первые кибуцы на древней земле. Отъезд был возможен из Одессы. Самуил прибыл в портовый город и стал ждать корабль. Время шло, надо было как-то жить, и он, вместе с бригадой маляров, взялся за работу. Этой профессии его обучили в плену. Корабля Самуил так и не дождался, а дождался... революции. Вскоре он вернулся домой в Колышки. Было немного заработанных денег, и Самуил решил открыть лавку. Трое его братьев работали кузнецами, один в 1913 или 1914 году уехал в Швецию.
Мама Бориса Фоминова – тоже из Колышек, из семьи Рубиных. У отца Гени Самуиловны был маленький, как его гордо именовали, кожевенный завод. На самом деле все предприятие – это несколько работников. Но в это дело были вложены и силы, и душа. И когда деревянные постройки кожзавода загорелись, Самуил Рубин бросился их тушить и сам сгорел на пожаре. Вдова с четырьмя детьми осталась без кормильца...
3 сентября 1921 года в Колышках прошло собрание трудящихся по выборам депутатов местечкового совета. Одно из многих собраний, которые в годы митинговых страстей любили устраивать чуть ли не каждый день. И ничего из ряда вон выходящего на нем не произошло. Привычная для того времени повестка дня, выступления, каких были десятки.
Собрание началось в десять часов вечера, или, проще говоря, когда стемнело. Весь световой день люди работали, зарабатывали на хлеб. Извозчики развозили товары и людей, портные шили и латали старые сюртуки, сапожники делали обувь и ставили заплатки на износившиеся сапоги. Начало сентября – время уборки картофеля.
Присутствовали 149 человек. Собрание открыл председатель комиссии по выборам Фридман Мовшевич Юдкин.
О чем вы думаете, говорили люди в тревожном и голодном 1921 году? На повестке дня – «Текущий момент и задачи Советской России». Фридман Юдкин убеждал собравшихся, что не надо верить паникерам и сплетникам, которые говорят о скорой кончине Советской власти. И еще вслух мечтал о мировой революции. Следующий вопрос собрания – «О помощи голодающим Поволжья». Сообщается, что собрано 2000000 рублей, но необходимы еще деньги для Поволжья. И люди решают: следует ввести в комиссию, занимающуюся кружечным сбором, еще 10 человек: Филиповского, Короткина, Зарха, Лондона, Выдревича, Раскина, Баскина, Кикинзона.
Было предложено, чтобы драмкружок дал несколько представлений и собранные деньги перечислили голодающим.
Честь и хвала людям, которые, сами живя впроголодь, не забывали, что есть нуждающиеся в их помощи...
В 1924 году проводилась перепись членов и кандидатов в коммунистическую партию большевиков Белоруссии.
В колышанской местечковой ячейке состояли четыре человека. Секретарь Юдкин Фридман Мовшевич. Члены: Соколов Иван Зиновьевич, Раскина Песя Мееровна, Короткин Александр Портасович.
(Государственный архив Витебской обл., ф. 10052, оп. 1, д. 7)
Те же фамилии я встретил и в других архивных документах. Они хранятся в папке «Религиозные общины и объединения» Государственного архива Витебской области. Правда, значатся здесь другие инициалы или имена. По всей видимости, это братья, дети или другие родственники тех, кто устанавливал в Колышках Советскую власть. Трудно представить, какие взаимоотношения были в семьях, где один восхвалял Ленина и атеизм, а другой на Песах очищал дом от квасного, приносил с чердака кошерную22 пасхальную посуду и произносил священные слова молитвы «Борух ата адонай...»23. Неправда, что молодежь шла за Советами, а пожилые люди упорно держались традиций. В списках верующих, которые подавались на регистрацию, читаю: «Хейфец А.Х., 24 года, Кикинзон Б.Ш., 22 года...» и рядом: «Шифра Баланова, 75 лет, Баланов А.М., 70 лет...» Разделение семей происходило по другим признакам. Не только возрастным или имущественным.
В списках Колышанской Большой синагоги в графе «Имущественное положение» против двадцати человек значится – бедняк, против еще тридцати – середняк. Состоятельных людей в списках нет. Да и вообще, вряд ли они оставались в 1923 году, когда составлялись списки.
В Колышках были зарегистрированы несколько еврейских религиозных обществ. Соломон Незлин, родившийся в 1892 году, уточняет в своих воспоминаниях, что в пору его молодости в Колышках было 5 синагог и 1 церковь.
Раввином в 1909 году был Гирш Ноэ. Получил он домашнее образование. Вот и вся память о нем. В те же времена ходил по Колышкам один забавный анекдот о канторе, или по-еврейски – хазане. Он служил сразу в двух синагогах: в Колышках и Яновичах.
«Нор ды Яновицере идн hобн геволт, аз эр зол давнен ин Калийск, ун ды Калийске идн hобн геволт, аз эр зол давнен ин Яновиц».
В переводе с идиша – языка, на котором и рассказывали этот анекдот, это значит: «Яновичские евреи хотели, чтобы он молился в Колышках, а колышанские евреи хотели, чтобы он молился в Яновичах».
По-видимому, одна из еврейских общин содержала Дом для приезжих бедняков, которые регулярно появлялись в местечке: всего на несколько дней, для сбора милостыни. Согласно еврейским традициям, им в этом никто не отказывал.
Старая синагога... Была возведена в 1840 году. В 1923 году председателем правления был Фридман Фомин. Здесь в основном собирались кузнецы, земледельцы и члены их семей.
В Большой синагоге тон задавали извозчики, председательствовал Давид Бинштейн.
Внук Давида Бинштейна Леонид Нихамкин жил в Витебске. Я много раз встречался, беседовал с ним. Человек, немало повидавший на своем веку, знавший не на словах, что такое жизненные штормы и что такое настоящие – североморские, он рассказал мне одну забавную историю.
Его дед был невысокого роста. Любил ходить очень быстро, со стороны казалось, что он катится. За это его прозвали Давид Кателкин. Дедушкин дом стоял на горе. В Колышках эту гору до сих пор именуют Кателкина гора.
В Новой синагоге, построенной в 1907 году, председателем правления был Ицка Дыкман. Ему помогали Меер Юдкин, Берка Злотников, Юдель Кикинзон. Судя по списочному составу, преобладали сапожники.
Еще одно религиозное общество именовалось «Кнесес». Председателем правления был Вульф Богорад.
Яновичская синагога находилась на одноименной улице. Председателем правления был Рапопорт Шмуйла Мовшевич, его заместителем – Тумаркин Израиль Аронович. В этой синагоге молились извозчики, портные, сапожники, хлеборобы, парикмахер. Но больше других было кузнецов – 7 человек.
Справка о регистрации религиозной общины не давала ей права на проведение съездов, собраний без надлежащего, на каждый новый случай, разрешения.
О синагоге на Яновичской улице вспоминает Роман Пудовик.
«Находилась возле речки. Была двухэтажная, деревянная. Мужчины молились, как положено, на первом этаже, женщины – на втором. Мама брала меня маленького в синагогу. Помню на Симхас-Тейре (идишистское произношение праздника Симхат-Тора) ребе Ичайже брал в руки большое полотенце-рушник и становился в центре круга. А мы, взявшись за концы полотенца, танцевали».
В первые же послереволюционные годы верующие люди столкнулись с жестким антирелигиозным противостоянием. Вот как об этом пишет в статье «Местечко с пятью синагогами» исследователь Константин Карпекин. (Журнал «Мишпоха», № 24, 2009 г.)
«Небезразличные к чужим духовным делам атеисты всеми силами стремились растворить в своих рядах как иудеев, так и христиан... В 1923 году во время праздников Рош-Гашана, Иом-Кипур, Суккот в местечке были проведены митинги-концерты.
Еще более масштабное действо было проведено на следующий год. На протяжении недели перед еврейскими новогодними праздниками комсомольцы-активисты читали доклады о происхождении праздников. Хотя агитаторы и называли свои разъяснения научными, на самом деле это было унижение религии, выставление ее в неприглядном свете. В первый день еврейского Нового года атеисты организовали спектакль, декламации и игры. Завершал «торжества» субботник (!) в пользу школ и клубов.
Жертвой борьбы с религией стали колышанские синагоги. Судьба одной из них была особенно незавидной. В местечке ее называли синагогой Иткина – по фамилии купца, который выделил средства на ее строительство. (По всей видимости, речь идет о религиозном обществе «Кнесес» – А.Ш.) 31 декабря 1919 года местечковый исполком издал постановление о передаче синагоги под «заразный барак», то есть для лечения инфекционных больных, а 5 января 1920 года вновь созданный Колышанский революционный комитет утвердил данное постановление. При этом, на заседании ревкома представители власти отметили, что синагога имеет «частный характер» – сюда ходят молиться едва ли не только родственники Иткина, и вообще здание очень подходит для расположения здесь больницы.
Дальнейшие метаморфозы можно восстановить с помощью письма Колышанского местечкового Совета Лиозненскому районному исполнительному комитету, датированного 11 января 1926 года. В нем председатель местечкового Совета сообщал в районный центр, что свое здание он собирается отдать в аренду под аптеку. Чтобы где-нибудь расположить свою канцелярию, местечковый Совет решил занять здание все той же синагоги Иткина, которая в то время, по всей вероятности, оказалась никем не занятой. На момент написания письма представителями местечковой власти уже велись переговоры на предмет перевозки деревянного здания синагоги на Базарную площадь...
В своих отчетах в Витебск сотрудники Лиозненского райкома КП(б)Б отмечали победу над иудаизмом. По их мнению, в 1925–1926 годах в районе «значение еврейского культа постоянно падает. Притока сил в нем не наблюдается. Наоборот, наблюдается абсолютный упадок. Молодежи совсем нет. Есть попытки под видом религиозной помощи завладеть беднотой». Например, местный богатый мельник (...) выдал 200 рублей на закупку мацы для бедноты на Пасху».
...К концу двадцатых годов в Колышках не осталось ни одного раввина, в список служителей религиозных культов за 1928 год внесены только имена колышанских резников: Мойши Райхлина, Шлемы Хейфеца, Лейбы Левина, Израиля Тумаркина».
И все же, несмотря на победные реляции воинствующих атеистов, традиционный уклад жизни евреев, основанный на иудаизме, сохранялся во многих семьях вплоть до начала Великой Отечественной войны. Эти воспоминания относятся к началу тридцатых годов.
«У нас дома всегда пекли мацу, – рассказывает Роман Пудовик. – Дом был большой, с русской печкой. Собирались пять-десять семей вместе и пекли мацу к Песаху24. Пекли сначала в одном доме, потом переходили в другой. Нам в школе говорили: «Не помогайте печь мацу!», но было интересно, когда все собирались вместе, и мы, конечно, были рядом и помогали».
Сегодня, глядя на те уже давние события сквозь призму прошедших лет, трудно ощутить всю остроту противоречий и непримиримость борьбы. Дети, а чаще внуки тех, кто пытался строить новый мир, и тех, кто ратовал за вековые устои, с одинаковой теплотой и нежностью пересказывают семейные предания. Их больше не разделяют идеи, фантазии, лозунги, их соединяют Колышки – для кого-то реальное местечко, а для кого-то красивая легенда или даже сказка.
Родители Инессы Евгеньевны Семенченко (Бордюковой) были одними из первых комсомольцев в местечке. Мама Фрида Ительсон и отец Евгений Бордюков, сменяя друг друга, в начале двадцатых годов возглавляли местечковую комсомольскую ячейку.
Мы смотрим фотографии из семейного альбома Инессы Евгеньевны, она рассказывает, кто сфотографирован на них, и вспоминает о своих детских приездах в местечко.
«Летом в Колышках собиралась вся наша многочисленная родня. Приезжали родственники из Ярославля, Горького, Москвы, Ленинграда, Минска, Витебска – они считали местечко, если хотите, родным домом.
Бабушка и дедушка к тому времени уже умерли, и мы останавливались у тети – родной сестры мамы – Стерны Ильиничны Блох (Ительсон). Они были очень добрые и гостеприимные люди. У них было трое детей: Голда, которую на русский манер называли Галей, Зиновий и Хоня. Хоню во время войны убил полицай. Наверное, рассчитывал получить награду: мало того, что убил еврея, так еще и довоенного секретаря комсомольской организации.
После войны семья Блохов перебралась в Ярославль. Стерна была домохозяйкой, ее муж Биньёмен – старостой еврейской религиозной общины города.
И мама, и папа были из семей, в которых соблюдались традиции. У Ительсонов – маминых родителей – Ханы-Ланы и Ильи (Эли) было четырнадцать детей. Детская смертность тогда была высокой, и в живых осталось только семеро, шестеро сестер и брат, и все они пережили войну. Естественно, что при таком многочисленном семействе Хана-Лана была домохозяйкой. Муж ее Илья (Эли) был из отставных солдат, поселившихся после многолетней армейской службы в Колышках.
У Бордюковых – папиных родителей – и муж, и жена были однофамильцы. У них родилось семеро детей, двое умерло в детском возрасте. С Великой Отечественной войны вернулись все сыновья, что было редкостью – и уже только поэтому семья была счастливой».
В то время и межнациональные, и гражданские браки чаще всего вызывали активный протест в семьях. Но строители нового мира не обращали на это внимания, для них это были условности старой жизни. Комсомолец Бордюков женился на комсомолке Ительсон. 21 января 1925 года, в день первой годовщины со дня смерти В.И. Ленина, когда в Витебском клубе «Профинтерн» шло траурное заседание, у Фриды Ительсон начались родовые схватки, а вскоре на свет появился первенец. Имя ему дали, конечно же, Вил, в честь вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Тогда же родители официально зарегистрировались. Правда, когда мальчик подрос, его все чаще называли куда более привычным именем Владимир.
Вил, или Владимир Бордюков воевал на фронтах Великой Отечественной войны, награжден орденами и медалями. В послевоенные годы служил в органах Министерства внутренних дел, был начальником штаба УВД Витебской области. У Фриды и Евгения Бордюковых родилось четверо детей.
«Мама и папа переехали в Витебск в середине двадцатых годов, – рассказывает Инесса Евгеньевна Семенченко (Бордюкова). – Вил (Владимир) родился уже в Витебске. Из наших родственников и по маминой, и по отцовской линии из местечка в двадцатые–тридцатые годы уехали почти все. Мама в Витебске работала на фабрике «Профинтерн», окончила Совпартшколу и была назначена директором швейной артели «8 Марта». Артель была передовая, мама ездила на выставки в Москву, есть фотография, где она вместе с М.И. Калининым – Всесоюзным старостой, как его называли в те годы. Потом ее забрали на работу в Витебский горком партии, где она была инструктором орготдела. В 1939 году у меня родилась младшая сестра Валентина. После войны мама работала на различных руководящих должностях на предприятиях Витебска.
Отец – бухгалтер по специальности, всю жизнь проработал в системе промкооперации.
Отец и мама всю жизнь поддерживали хорошие отношения со своими земляками, но особенно с друзьями молодости.
В Москве жила Роза Израильевна Сандлер, в начале двадцатых годов она была секретарем комсомольской организации волости, в шестидесятые годы – преподавала в Высшей партийной школе при ЦК КПСС. К ней приезжали в гости, она помогала, когда это было в ее силах».
Не знаю, какой была средняя продолжительность жизни местечковых людей, но долгожителей среди них – немало. Во время работы над очерком я познакомился с биографией колышан, чей возраст около ста или больше ста лет.
В Витебске жила Геня Мееровна Раскина. Она родилась 6 января 1900 года. Я беседовал со столетней женщиной почти час. Она подробно, со множеством интересных деталей, рассказывала о местечке, где прошли ее детство и юность. Я сказал Гене Мееровне:
– Надо сделать перерыв. Вы, наверное, устали.
Она – то ли недослышав, то ли не желая обращать внимания на мою реплику, ответила:
– Говорите, что еще интересует. Большое спасибо, что пришли!
Родителями Гени был Меер Раскин и Песя Чернина. Меер работал столяром. Делал двери, окна, стулья, столы. Но особенно хорошо получались у него шкафы. Полировал так, что зеркала не надо было. Заказов было много, и работал Меер от темна и до темна. А достатка в семье все равно не было. Потому что основными заказчиками были местные колышанские жители. Доходы у большинства из них были мизерные. Лучше, богаче жили те, кто торговал льном. Лен в окрестностях Колышек родился знаменитый. Но таких людей было немного.
Песя Чернина (Раскина) была домохозяйкой, как и большинство местечковых женщин. Растила детей, ими Бог не обидел семью. Первой появилась Рива. Став взрослой, она переехала в Витебск, потом жила в Ереване. Была хорошей портнихой.
Через год появилась Геня.
А потом пошли мальчики: Файвиш, Моисей, Яша.
Файвиш помогал отцу. Так же, как и он, работал столяром. Потом уехал в Москву. Учился в Институте национальных меньшинств. Этот же институт окончил Моисей, который позднее занимал ответственные должности в различных министерствах.
Младший Яша окончил Военную академию. Дослужился до генеральского звания. Командовал танковыми частями. Воевал.
«Осенью и весной подъехать к местечку было очень тяжело, – вспоминала Геня Мееровна. – Грязь непролазная. Приходилось людям на себе выносить подводы. А летом Колышки страдали без воды. В колодцах она быстро исчезала, и за водой приходилось ходить или ездить пять километров.
В сентябре 1917 года я вступила в партию большевиков. Я ничего не понимала в политике, но знала, что партия – защитник бедных людей. Организовал у нас большевистскую партячейку бывший политкаторжанин Зиновий Филиповский. Мы все были молодые, дружные, интересно проводили время».
В 1919 году в Колышках на Яновичской улице в доме Пескина открыли швейную мастерскую, где шили белье, одежду для военных и наволочки из серого парусинового материала. В местечке добровольно-принудительно, по домам, собрали швейные машинки и организовали работу мастерской в две смены. Освещали дом керосиновые лампы. Геню Раскину назначили бригадиром. Под ее началом работало 15 человек. Готовую продукцию отвозили в Витебск. Швейная мастерская проработала до 1923 года. Потом Геня Мееровна трудилась продавцом мануфактурного отдела в сельпо, а в 1926 году переехала в Витебск. Ей много раз предлагали хорошие, говоря сегодняшним языком, престижные места. Все же член большевистской партии с дореволюционным стажем. В годы Советской власти это много значило. Но Геня Мееровна отказывалась. Говорила: «Физику и химию я плохо знаю. Но совести у меня достаточно. Пускай эти места займут люди с образованием». Работала в столовой авиационной части, метрдотелем ресторана на железнодорожном вокзале станции Витебск.
В одно время с Геней Мееровной в партию большевиков вступила и Рахиль Менделевна Чернобродова. Она тоже родилась в Колышках. Отец был сапожником, мать – домохозяйкой. Хорошая портниха, она могла бы неплохо зарабатывать. Но Рахиль была очень активным человеком, ей хотелось помочь не только своей семье, соседям, землякам, ей хотелось помочь всему миру построить новую жизнь. В 1919 году, в 21 год, ее выбирают членом бюро ячейки КП(б) Белоруссии в Колышках. Рахиль Чернобродова меняет работу, становится инструктором Потребительского общества, а потом – продавщицей в мастерских этого общества. Знаний не хватало, и она едет учиться в Витебск в годичную уездную партийную школу. После ее окончания, с 1924 года, работает в женсоветах, в профсоюзных организациях, ее избирают депутатом Бобруйского горсовета. Рахиль учится в Москве на курсах марксизма-ленинизма, но получить еще одно партийное образование не удается: в 1932 году ее отправляют на работу в Ашхабад заведовать сектором кадров ЦК Компартии Туркмении. О дальнейшей судьбе Рахили Менделевны Чернобродовой нам не известно...
