Илья Максович Туник умел сразу расположить к себе. Ему под восемьдесят. Всю жизнь проработал врачом-невропатологом. Последние годы жил в Полоцке. Отвечал на мои вопросы не торопясь, словно взвешивал каждое слово.

– Я родился в Дриссе. Мама – местная, Геся Савельевна, девичья фамилия – Иоффе. Окончила профсоюзные аптекарские курсы в Витебске и работала в Дриссе управляющей аптекой.

Папа – Мордух Абрамович Туник – из местечка Пуховичи Минской области. Сначала поступил учиться на юридический факультет Белорусского государственного университета, затем перевелся на медицинский факультет. Получил направление в Дриссу и в довоенные, и в послевоенные годы работал главврачом местной больницы.

Дедушка Шеел Бен Исроэл Иоффе (все его звали Саул) приехал в Дриссу из Режицы – нынешний латышский город Резекне. Был часовым мастером. Люди этой профессии считались местечковой интеллигенцией. Однажды моя сестра заболела скарлатиной, и я сорок дней жил у дедушки с бабушкой. Дедушка неспешно и очень сосредоточенно ремонтировал часы. У бабушки – ее звали Шейна Михелевна (девичья фамилия Эммануэль) – была швейная машинка «Зингер». Она много времени проводила за шитьем. Мне нравилось смотреть на их работу, я не хотел возвращаться в родительский дом.

Дедушка был религиозным человеком. Каждый день ходил в синагогу. У него был красивый голос, он был кантором. В доме соблюдали все традиции. Помню, как отмечали Песах. Дедушка читал молитвы, было пасхальное вино.

Он даже пытался учить меня еврейской грамоте… Но мои родители были руководящими работниками, членами партии. Знаете, в то время это было не модно. Все говорили об интернационализме, а на еврейскую культуру, национальную самобытность было даже неудобно обращать внимание. Дома родители иногда говорили на идише, но еврейские традиции практически не соблюдали. Правда, на Песах у нас всегда была маца, и варили бульон с клецками из мацы – кнейдлах.

Еврейская школа в Дриссе находилась на нынешней Советской улице в деревянном двухэтажном доме. В годы войны этот дом сгорел. Когда в предвоенный год я пошел в первый класс, из еврейской школы уже сделали русскую.

Приближение войны чувствовалось. До 17 сентября 1939 года Дрисса был пограничным городом. На той стороне Западной Двины – Польша. Хотя потом граница и отодвинулась на запад, до нее было не так уж далеко. В самом воздухе висело какое-то напряжение. Мама тайком перебирала вещи, откладывала самые необходимые.

Хорошо помню 22 июня 1941 года. Ясный, солнечный день. Я вышел во двор. У наших соседей был цветник. В 12 часов наша домработница включила радио – черную круглую тарелку – выступал нарком Молотов. Он сказал, что сегодня в четыре часа утра, без объявления войны…

Так начался отсчет нового времени. Был приказ Сталина, запрещающий руководителям учреждений самовольно покидать рабочие места. Родители не могли уехать из Дриссы. Их первой заботой было спасти детей – меня и сестру. Я, когда услышал слово «война», спросил у мамы: «Будет ли война в Дриссе?» Она ответила: «Возможно, будет». Хотя в то время все говорили, что врага победим малой кровью и война будет вестись на его территории.

Мамина сестра Соня работала счетоводом в аптеке. У ее мужа были родственники в Велиже – это Смоленская область. В том направлении шла грузовая машина – военнослужащие отправляли семьи на восток. Это было через несколько дней после начала войны. Отец лечил командиров, их семьи, и ему дали возможность отправить детей на этой машине.

Мамины родители были пожилыми людьми. Папа попросил больничного завхоза, чтобы он на лошади повез маму и ее родителей на восток. К этому времени немцы уже были рядом с Дриссой. С ними поехал и муж тети Сони – Цала Раппопорт. Раньше он тоже не мог уйти из города, потому что был руководителем транспортной конторы. Распоряжался гужевым транспортом. И хотя лошади были, как говорится, в его руках, он не мог себе позволить ни семью эвакуировать, ни самому уехать. Ждал до последнего. Отъехали они недалеко и решили вернуться: думали, ничего страшного немцы не сделают.

Дедушка и бабушка погибли в Дриссенском гетто. Там же погиб Цала Раппопорт, хотя, когда было образовано гетто, он имел возможность уйти в партизаны. Но не смог оставить родителей жены.

Когда немцы подошли к Дриссе, отец вместе с другими руководителями учреждений: директором школы Макутониным, начальником милиции (был еще кто-то), пешком ушли в Волынцы – местечко в двадцати километрах. Там им удалось сесть на поезд. Нужно было прийти в ближайший военкомат. Иначе – дезертир. В условиях военного времени – это страшное слово. А работников Дриссенского военкомата уже не было на службе – удрали. Добрался отец до Витебска. Он был Заслуженным врачом республики, это звание ему присвоили в 1941 году. В Витебске уже не было заведующего облздравотделом. Есть разные предположения, где он находился. Отца назначили временно исполняющим обязанности заведующего облздравотделом. Пробыл он в должности, по-моему, всего три дня. Выдали ему мандат, подписанный председателем облисполкома, дали пистолет, с правом распоряжаться по законам военного времени.

Одна из первых задач, поставленных перед отцом: оказать помощь раненым в Сиротино. Это местечко в сорока километрах от Витебска. Отцу необходимо было собрать врачей и направить их туда. Он был невысокого роста, худенький и не внушал страха. Явился в больницу, собрал врачей и сказал: «Надо ехать в Сиротино». Они в ответ: «Куда ехать? Там немцы». У отца выхода не было, не выполнить приказ не мог, и он достал пистолет. Врачи поехали, и все погибли в Сиротино.

Ночью, перед сдачей Витебска, отец был в облисполкоме. В подвале здания проводили заседание, ставили задачи. Уставший, он уснул прямо за столом. Когда проснулся, рядом никого не было, и служебной машины не было. Отец добрался до облаптекоуправления. Управляющим был Сидур. Отец его знал и спросил: «Что ты здесь сидишь? Вот-вот войдут в город немцы». А тот: «Не могу уйти. У меня на миллионы рублей лекарств». «Я тебе приказываю», – сказал отец. «Пиши письменный приказ, – ответил Сидур, – тогда исполню». У Сидура была служебная машина, и они успели уехать в Велиж.

Отец случайно нашел нас в лесу под Велижем. Он добрался до Вязьмы и пошел в военкомат. К началу войны ему исполнилось 38 лет. Отец занимал должности помощника начальника отдела кадров сануправления фронта, был парторгом сануправления фронта, а затем начальником отдельной роты медицинского усиления. Воевал на Центральном, Брянском, 2-м Прибалтийском и 2-м Белорусском фронтах. Лично был знаком с командующим фронтом К.К. Рокоссовским. У отца в роте служила врачом жена Рокоссовского. Войну закончил в Польше, в чине майора медицинской службы. Рокоссовский предлагал ему после войны остаться служить в Северной группе войск и чин подполковника. Но отец отказался.

Мама летом 1941 года добралась до Саратова. А потом в 1944 году, как только освободили Верхнедвинск, мы вернулись домой. Город был сильно разрушен. Мама пошла на работу, я – в школу. Стали возвращаться люди из эвакуации, приходить из партизанских отрядов, демобилизовываться из армии. Думали, заживем, как прежде. Но та, довоенная, жизнь не вернулась…

Потом пришел отец. Он, как и до войны, работал главврачом больницы. Кроме боевых наград, за доблестный труд дважды награжден орденом «Знак Почета».

Это было первое и последнее интервью, которое дал в своей жизни Илья Максович Туник. Вскоре его не стало.