Ноябрь 1944 года. Еще продолжается Великая Отечественная война. После тяжелого ранения меня демобилизовали из армии и я вернулся домой, в свое родное местечко Бешенковичи. Вместе с родителями, которые вернулись из эвакуации, мы приехали вечером в поселок Стрелка, который находился на другом берегу Западной Двины. Здесь я родился и жил до войны. Я не мог узнать знакомых мест. Большинство домов сгорело – перед уходом немцы подожгли их. На усадьбах, среди куч щебня, разбитых кирпичей и золы, стоят, как памятники злодеяниям, печные трубы.

Такая же участь постигла и дом моих родителей. Впечатление удручающее. Быстро наступили сумерки, а мы сидим на своих узлах. Но тут судьба нас пощадила: подошла знакомая пожилая женщина и предложила остановиться в ее доме. Ее звали Екатерина Богданович. Муж ее погиб на фронте, а сын Дмитрий недавно вернулся тяжелейшим инвалидом. Их дом остался целым, так как стоял на отшибе на опушке леса. Там мы втроем оказались в одной маленькой комнатушке, но тогда это нас не очень беспокоило. Захотелось по-быстрее узнать о судьбе родных.

В одном доме жили моя бабушка Хьена, два брата матери Эли и Файвл со своими семьями, сестра Хая­-Этя со своим сыном – большая семья Лейтман.

На другом берегу реки жили мои родители Меер и Доба Юдовины, брат отца Рафаил­Давид со своей женой и матерью ее, так же сестра Песя со своим мужем Исааком.

До 1917 года местечко было типичным штетлом, каких в Белоруссии было множество. Долгие годы здесь жили евреи со своим патриархальным укладом. Это были ремесленники, сапожники, портные, столяры, жестянщики – в основном, беднота. Большинство семей – многодетные. Несколько евреев имели лавки, расположенные на базарной площади. Сюда по воскресеньям съезжались крестьяне из окрестных деревень со своим товаром. Было в местечке несколько богатых евреев. На окраинах было немало старых, вросших в землю, домишек, в весенние и особенно в осеннее время улицы утопали в грязи.

В домах большинства евреев были керосиновые лампы, деревянные полы, русская печь для приготовления пищи и обогрева, земляной пол. В Бешенковичах действовало несколько синагог, хедеров. Были раввин и резник. Большинство жителей – верующие, и естественно соблюдали традиции: субботу и праздники.

Достопримечательностью городка был паром, состоявший из двух деревянных барж. Передвигался он вручную по натянутому между берегами тросу.

В тридцатые годы наше местечко называлось уже городским поселком, стало районным центром. Советская власть закрывала синагоги, хедеры. Облик местечка заметно изменился. Не стало мелких лавок, ремесленники объединились в артели. До 1937 года функционировала школа на идише, затем и ее тоже закрыли.

Вместе с тем еврейский облик поселка еще сохранялся.

С июня 1941 года начался отсчет 1418 дней и ночей, тяжелых боев, колоссальных потерь, страданий.

Вскоре меня и двух братьев моей матери Эли и Файвула мобилизовали в армию и направили в создаваемый для охраны аэродрома истребительный батальон, который через 10 дней влился в отстающие части Красной Армии. Как выяснилось после войны, оба брата мамы пропали без вести.

Семьи моих родных без мужчин, без транспорта, с больными стариками и маленькими детьми оказались беспомощными и не сумели выехать. Они попали в гетто и были расстреляны.

Немецкие войска появились в Бешенковичах 9 июля 1941 года. К этому времени в поселке оставалось чуть более одной тысячи человек.

О жизни евреев в гетто рассказала моя довоенная знакомая Софья Петровна Немцова. В начале войны ей не удалось эвакуироваться. С приходом немецких войск она попала в гетто и на протяжении полугода испытывала на себе все тяжести фашистского режима. Но судьба оказалась милостивой к ней. Накануне расстрела евреев она узнала о намечающейся акции и сумела выбраться за пределы поселка. Помог ей в этом довоенный знакомый Николай Перегуд. Она сумела с большими трудностями добраться до партизан, которые переправили ее с детьми на «большую землю». Николаю Перегуду было присвоено звание «Праведника народов Мира».

Софью Петровну и ее родителей Пиню и Сошу Рухман я хорошо знал в довоенные годы. Старики жили по соседству с моими родителями на Стрелке. За несколько лет до войны они умерли. После войны Софья Петровна работала в детском саду воспитательницей. Но неимоверные переживания и постоянные стрессовые ситуации подорвали ее здоровье, и она умерла в 1961 году.

Вот что она рассказала:

«Сразу после прихода немцы стали создавать гетто. Наступили мрачные дни. Большинство евреев выгонялось из своих домов, они расселялись в западной стороне поселка по несколько семей в одном доме. Евреям запрещалось передвижение в ночное время, выходить за пределы городской черты. Под угрозой расстрела запрещалось выезжать в другие населенные пункты. Они заставили нас пришить к одежде желтые нашивки с шестиконечной звездой. Жизнь в гетто превратилась в ад. Все труднее стало обменивать вещи на продукты. Тяжелее всего было детям, старикам, больным. Особенно трудно стало с наступлением холодов. Голод, холод, скученность, грязь, безысходность подавляли волю людей к сопротивлению, лишали надежды на спасение».

Наша квартирная хозяйка Екатерина Богданович рассказала о том, как они жили при немцах, о судьбе оставшихся здесь евреев, о злодеяниях немецких холуев из числа местного населения.

«Немцы пришли утром, подошли к нашему дому и стали расспрашивать, где мой муж, есть ли в поселке коммунисты и евреи, – начала она свой рассказ. – И, конечно, переводчиком был «наш» человек. Я сказала, что мой муж и сын на войне, а коммунистов здесь нет. Несколько семей евреев живет в поселке. Через несколько дней немцы собрали жителей поселка и приказали, чтобы мы не общались с евреями, чтобы подчинялись немецким властям, а также старосте. А евреев заставили пришить к одежде спереди и сзади желтые заплаты с шестиконечной звездой».

Я спросил ее, видела ли она моих родных. Она ответила: «Я часто видела Ицку – мужа твоей тети Песи, Барковича – дядю Рафаил­Давида, но не могла с ними разговаривать, потому что боялась».

Она рассказала, что в ноябре-декабре 1941 года сосед моей тети Песи – Жуковский Владимир – староста, поставленный немцами, выбросил на улицу всю тетину семью, в том числе дочь с четырьмя маленькими детьми – младшему было полгода. Но другая соседка пожалела их и приютила, на улице был сильный мороз.

...Назавтра, с рассветом, я отправился к месту расстрела – на опушку леса, рядом с дорогой. Когда я подошел к указанному месту, я не мог найти участок, где находилась могила, не было следов разрытой земли. Но вдруг я увидел между деревьями два сравнительно небольших участка, на которых поверхность земли была покрыта плотной черно-серой коркой, как на пожарище. Я не мог понять, в чем дело, но потом мне рассказали, что немцы перед отступлением облили поверхность ямы бензином и подожгли.

Соседка моего отца Надежда Харкевич видела, как вели колонну обреченных. Среди других она узнала моих родных.

«Где-то около 10 часов утра я увидела на льду реки большую группу людей, которых вели строем в сторону Стрелки. Когда они подошли ближе, я поняла, что это ведут евреев к месту расстрела. Среди них было много детей, стариков, женщин. Мужчин было мало. Дети держались за родителей, многие плакали. Некоторые больные опирались на палки. Слабых поддерживали более сильные. С обеих сторон их окружали люди в форме, с автоматами в руках. Это зрелище меня так взволновало, что я долго не могла прийти в себя. Среди обреченных я увидела Ваших родных: Мусю – жену дяди Эли, и ее дочь Риву».

О том, как проходил расстрел обреченных, мне рассказал один из местных жителей – Степан Жуковский.

«Я пришел в лес рано утром и увидел две большие вырытые ямы. Я понял, что они приготовлены для захоронения убитых. Примерно через час показались первые евреи, идущие в шеренге по несколько человек. Зрелище страшное. Люди, опустив голову, с трудом передвигали ноги. Видно, что они уже поняли, куда их ведут. Я нашел высокое дерево недалеко от этих ям и залез на него. Оттуда было видно все, что происходило внизу. Я был там до окончания расстрела. Видел, как подводили людей к яме, раздевали их и тут же расстреливали из автоматов. Малых детей, ослабленных, больных, стариков они сталкивали в яму живыми, затем давали автоматную очередь. Больше других стреляли полицаи, а немцы больше занимались одеждой, подбирали понравившиеся украшения».

Это происходило 11 февраля 1942 года. Трагическая дата навсегда сохранится в моей памяти, как самая жестокая, бесчеловечная.

В день проведения расстрела моей двоюродной сестре Риве удалось спрятаться в погребе соседнего дома. Но это заметил бывший учитель зоологии Церковский Константин, который лично вытащил ее из погреба и передал в руки полицаев. Сосед моего отца Гудян Степан тоже приложил руку к такому подлому делу, извлек из укрытия молодую женщину и втолкнул ее в ряды евреев, движущихся в свой последний путь. Жуковский Владимир всю войну верно служил нацистам – был старостой, помогал своим хозяевам издеваться над евреями. В таком небольшом поселке, как наша Стрелка, более половины оставшихся во время войны мужчин сотрудничали с нацистами. За исключением Церковского, все ушли от ответственности и продолжали жить, как будто ничего не произошло.

Дикая, безжалостная расправа над невинными жертвами продолжалась до позднего вечера. В одной могиле полегло 1068 человек, из которых 20 – мои близкие родные, среди них десять детей и подростков. Пять семей были полностью уничтожены, не оставили ни одного человека в живых для продолжения рода. Имена всех погибших переданы мною в музей «Яд Вашем».

Каждый год 11 февраля мы отмечаем поминальной молитвой. В день катастрофы я участвую в траурном собрании и вспоминаю поименно всех.

Через 12 лет на месте расстрела был поставлен памятник – простой монолит, отесанный с одной стороны, обнесенный металлической оградой. На передней поверхности прикреплена табличка с надписью «Здесь похоронено 1068 советских граждан, погибших от рук гитлеровцев». Большую заботу по изготовлению и установке памятника проявил известный в местечке человек Миценгендлер Лазарь, помогали ему Берлин Пейсах и Пожарин Лейб. Средства были собраны родственниками.

В один из летних дней 1954 года собралось около сотни родственников погибших. Многие приехали из других городов – Москвы, Ленинграда, Минска, чтобы почтить память своих близких. Один из родственников сфотографировал собравшихся. Эта драгоценная фотография хранится у меня как реликвия. Я часто вынимаю этот снимок и вспоминаю ушедших родных.

Мои родные, погибшие от нацистов

Лейтман Хьена, бабушка, 1868 г.

Лейтман Муся, жена дяди Эли, 1908 г.

Лейтман Рива, двоюродная сестра, 1923 г.

Лейтман Хаим, двоюродный брат, 1925 г.

Лейтман Песя, двоюродная сестра, 1927 г.

Лейтман Сара, жена дяди Файвула, 1910 г.

Лейтман Хаим, двоюродный брат, 1937 г.

Лихтерман Хаим, двоюродный брат, 1936 г.

Лихтерман Хая­Этя, тетя, 1907 г.

Лихтерман Лейб, муж тети Хаи­Эти, 1905 г.

Юдовин Рафаил­Давид, дядя, 1882 г.

Юдовина Рива­Бася, жена Рафаила­Давида, 1890 г.

Мать Ривы­Баси (фамилия мне неизвестна), 1862 г.

Юдовина Песя, тетя, 1884 г.

Юдовин Исаак, муж тети Песи, 1882 г.

Раввина Ида, двоюродная сестра, 1906 г.

Раввина Двойра, дочь двоюродной сестры, 1927 г.

Раввина Рахель, дочь двоюродной сестры, 1935 г.

Раввина Шейна, дочь двоюродной сестры, 1939 г.

Раввина Геня, дочь двоюродной сестры, 1940 г.   

Ефим ЮДОВИН.

Ефим Юдовин родился в 1922 году в местечке Бешенковичи. Детство и юность прошли в семье родителей Добы и Меера Юдовиных. В 1939 году окончил Бешенковичскую белорусскую среднюю школу. С июня 1941-го по январь 1944 года – в действующей армии на Западном и Юго-Западном фронтах. Был тяжело ранен, инвалид войны. В 1951 году окончил Витебский медицинский институт. Работал врачом в Бешенковичской больнице и одновременно главным врачом санэпидемстанции. С 1964-го по 1991 годы работал в Витебской районной санэпидемстанции. В Израиле с 1991 года. Живет в городе Кармиэле с женой Беллой. Имеет двух дочерей и троих внуков. Является ответственным секретарем комитета инвалидов войны с нацистам.