Семен Старосельский.Я родился 28 апреля 1935 года в местечке Шумилино. Впрочем, уже тогда это селение называлось поселком городского типа. Мои родители были простыми, как говорили в то время, совслужащими. Но с рождением в семье шестого ребенка мать стала домохозяйкой.

Из своих дедушек и бабушек я очень смутно помню только дедушку со стороны отца. Типичный шолом­алейхемский персонаж: сухой, слегка сутулый старик лет 70–75, с редкой бородой и усами, в лапсердаке и кепке с широким околышем. Почему запомнил? Потому, что дед жил в Полоцке и наезжал к нам в гости. И первым делом он брал меня на руки и всего обцеловывал, и что­что, но его жесткие и пахнущие табаком усы нельзя было не запомнить, как и угольно­черные глубокие глаза, и какое­то не поддающееся описанию тепло, идущее от него. Душой ребенка я понимал: этот человек, несмотря на то, что колется усами, – глубокий родич (говоря по­народному).

Откуда взялась эта фамилия – приходиться только догадываться. Вы наверняка слышали про станцию Старое Село, которая находится неподалеку… Но это другая тема. Дед погиб вместе со всеми полоцкими евреями осенью 1941 г.

Отец мой – Израиль Рувимович Старосельский – родился в 1899 году в деревне Мишневичи бывшего Сиротинского района. Воспитывался еврейской общиной как сирота (мать умерла при родах). Начальное образование, умение читать и писать освоил в хедере при синагоге. Когда ему исполнилось 13 лет, то есть по еврейским законам он стал совершеннолетним, община направила его в Ригу, где он был определен местной общиной в ученики на фабрику, изготавливающую кожаные чемоданы, дамские сумочки и т.п. Здесь научился искусно вырезать из заготовок выкройки для этих изделий. Был отмечен руководством, получал (в конверте!) солидные по тем временам деньги… Вон он, мой незабвенный отец тех лет, смотрит со стены на меня – старика, юношей, почти мальчиком, но в тройке, с цепочкой к жилетке, и рукой в кармане, как деловой человек.

«Ах, если бы не эта проклятая война!» – вспоминал он этот период впоследствии, имея в виду Первую мировую войну.

Израиль Старосельский вернулся на родину, жил в семье отца, который к этому времени был женат вторично и имел от нового брака двоих детей. Но, будучи самостоятельным человеком, Израиль сам зарабатывал себе на жизнь, арендуя панский сад на летний период, а на осень и зиму подавался на заработки в Сиротино или на станцию Шумилино, которая была построена в начале века на железнодорожной линии Витебск – Полоцк. Именно сюда – на станцию Шумилино, я так полагаю, хлынуло в 1916 – 1920 гг. еврейство из близлежащих деревень и местечек. Именно этот поток превратил станцию Шумилино в поселок городского типа (если официально) или точнее – в клейнштетел (если не официально).

Но вернемся во второе десятилетие ХХ века. В это время отец встретил мою мать – урожденную Софию Яковлевну Массарскую, с которой они пошли под хупу в 1918 г. и прожили вместе 46 трудных, но мне кажется, счастливых лет.

Мама родилась в 1901 г. в местечке Сиротино. Она была 15 или 16 ребенком в семье, так как родилась в двойне. Трудиться начала с восьми лет. Работала в услужении у богатых евреев в лавке женской галантереи. В этом возрасте мама хорошо владела счетами, научилась читать и писать по­русски. Так она стала «специалистом».

Ее родителей я знаю только по отрывочным воспоминаниям мамы. Именно эти воспоминания позволяют мне восстановить и образ моего деда по материнской линии, и уклад его жизни.

Дед Яков был религиозным, умным человеком. Очень любил семью и делал все, чтобы вырваться из предельной бедности. Он пользовался авторитетом не только в еврейской общине, но и среди белорусов, поляков и русских. Мать вспоминала такой случай. Был конфликт между управляющим панским имением и всем населением местечка. Суть дела мама не помнила. Но она рассказывала, что на общем собрании всего населения местечка было решено направить ходатая к пану. А пан в то время жил в Крыму. И ходатаем был избран Янкель. Не известно, каким образом пан узнал, что к нему поездом по важному вопросу едет Янкель. Но известно, что навстречу посланнику был направлен фаэтон и пан лично выслушал Янкеля. По результатам этих переговоров было принято решение, которое пан отразил в письме управляющему. Письмо было вручено деду. Видимо, решение устроило обе стороны. Может быть, поэтому в бурные дни февраля 1916 г. на фоне «еврейской левизны» дед произнес фразу: «Подождите! Вы еще вспомните Николашку!»

Бабушку мою звали Эстер. Конечно, она была любящей и заботливой мамой. Все дети ее выросли здоровыми и относительно успешными, благодаря трудолюбию, аккуратности и стремлению овладеть специальностью. Мать вспоминала, что один из ее старших братьев любил играть с сестричками; он не только шил им тряпичные игрушки, но и перешивал одежонку от старших сестер – младшим. Наверняка, эти качества послужили им хорошим основанием для становления их более чем благополучного существования в Америке, куда они эмигрировали один за другим (уже со своими семьями) в первые 20 лет ХХ столетия. Один из них (можно догадаться кто) стал владельцем фабрики по пошиву дамской одежды. Ну кто, как не он, в 1932 г. прислал 72­летней матери Эстер полис на выезд к нему в Америку. Правда, бабушка прожила после выезда не долго. В одном из немногих писем на родину она писала: «Я очень скучаю по нашей широкой природе, тишине и родным лицам. А здесь, в Нью­Йорке, я сижу на семнадцатом этаже, как сорока на кусте, целый день одна, в квартире, как наше сиротинское поле…»

К сожалению, я не знаю даже имен моих американских родственников. Зато советских я знал и помню: тети – Лея, Бася, Циля; дяди – Мотя, Липа. У каждого из них – своя судьба, перечеркнутая или исковерканная войной.

В целом евреи довоенного Шумилино и Сиротино представляли одну большую семью. В конце 20­х – начале 30­х годов, по словам матери, в Шумилино существовал еврейский колхоз. Но он вскоре распался. Примерно к этому времени относится открытие школы­десятилетки и упразднение властями синагоги и хедера, в котором учился мой старший брат – Яков. Он родился в 1922 г. и, по его воспоминаниям, успел поучиться в хедере. Я помню, он сносно читал (только, чтобы никто не видел) ивритский текст.

Но основной язык общения и личного письма был, конечно же, идиш. И не только у евреев. Я помню несколько случаев, когда уже в послевоенные годы родители, встречаясь с крестьянами, деревенской интеллигенцией, знакомыми и друзьями своей молодости, – запросто разговаривали на идише. А вот старшее поколение евреев (например, тетя Лея, ее муж Меер­Ицек Добромысловы) плохо изъяснялось на русском.

Работали евреи преимущественно ремесленниками в различного рода кооперациях, продавцами в магазинах, занимались закупкой продуктов питания, скота, вторсырья у населения. Кто имел своих лошадей – занимался извозом всевозможных строительных материалов от станции Шумилино на строящийся на Добейских мхах брикетный завод (тогда – в 1,5–2 км от Шумилино).

Конечно же, вступающее в жизнь молодое поколение евреев естественно, комсомольцы, закончившие десятилетку, уезжали в крупные города на учебу, шли в Красную Армию или на месте устраивались в учреждения.

По политическим воззрениям евреи Шумилино и Сиротино были четко «левоориентированными». Принимали деятельное участие во всех советских праздниках.

Одно из моих первых впечатлений детства – это Первомай 1941 года. Демонстрация, флаги, улыбки, вперемежку: «….уходили комсомольцы….» и «…..фар дем лебен фар дем найем, фар дем либем хавер Сталин…» (...за новую жизнь, за любимого товарища Сталина – перевод с идиша).

A после демонстрации я видел много родных, знакомых у ларька, бурно беседующих за кружкой пива. А немного позже я, как почти взрослый человек, пошел в клуб железнодорожников, где мои незабвенные двоюродные сестрички (дочери дяди Моти) пели со сцены: «….врагу мы скажем: нашу Родину не тронь…»

Но помнится и такое. Ранняя весна, снег, солнце во все окна нашего большого зала, посреди которого раздвинутый стол, за столом суетятся молодые женщины и девушки. Они все в муке, руководят ими мама и тетя Циля, а у печи командует дядя Гриша (муж сводной сестры отца), специально приехавший из Витебска.

Пейсах! А через несколько дней – эрстер сейдер (первый седер), большое застолье, родные лица. Конечно, чтение молитв (как теперь я понимаю) и, конечно, тревожный вопрос в разговоре: «Что будет? Яков только начал служить, а кругом шепчут – быть войне».

А спустя примерно две недели я наблюдаю такую картину. К нам в дом приходят соседские и те самые русские женщины, которые качали у нас мацу, нарядно одетые, с корзиночками в руках: «Христос воскрес, Соня Янкелевна!» и трижды целуются с мамой.

В Шумилино не было православной церкви. Церковь (очень красивая) находилась в деревне Лесковичи, в пяти километрах от Шумилино. Звон колоколов отчетливо слышен был в Шумилино.

У меня было очень много родственников в Шумилино, в Сиротино. Все фамилии – Массарские, Уздины, Добромысловы, Казанские, Татарские – находились в родстве с фамилией Старосельские.

Посмотрите, пожалуйста, на карту Беларуси. Вы найдете на ней населенные пункты, от названия которых происходят наши фамилии. Значит, там мои корни! И эти корни основательно подрубил фашизм.

C началом Великой Отечественной войны отец был призван в ряды Красной Армии, а брат Яков, к тому времени политрук заставы, где­то под Равва­Руской вел первые бои с фашистами. Остальная часть семьи – мама, старший брат Зяма (1932 г.), я и – младший брат Давыд (1939 г.), благодаря настойчивости тети Леи и особенно ее сына Давыда – инвалида финской войны, бежали из Шумилино на одной подводе. Домой, буквально на пепелища, семья вернулась в феврале 1946 г.

Шумилинских евреев, не сумевших убежать от нашествия, расстреляли недалеко от брикетного завода. Среди них – девятнадцать моих родственников. Были среди исполнителей расстрела и полицаи. Недаром мой двоюродный брат – Аркадий (Абба) Массарский, офицер Советской Армии, – одним из первых ворвавшийся в Шумилино, несколько дней разыскивал предателя по фамилии Богатырев. Именно он – Богатырев «со товарищи» – расстрелял семью Аркадия Массарского. Но тогда сволочей найти не удалось. Их разыскали несколько позже. Примерно, 1951–1953 годах. Их судили, но, насколько я помню, большого резонанса не было; им, кажется, дали различные сроки.

Для проживавших в то время шумилинских евреев обидней всего было ежедневно встречаться с людьми, сотрудничавшими с немцами. А нам, пацанам, каково было зреть, как сын Богатырева лихо гонял на велосипеде по улицам городка, в то время, как иметь свой велосипед было для нас запредельной мечтой.

Из евреев, стоящих на краю ямы, чудом спаслась Рая Татарская – моя, кажется, троюродная сестра. Она была легко ранена; упав в яму, потеряла сознание, а очнулась от падающей на нее земли. Она быстро поняла, что единственный шанс уцелеть – это терпеть и молчать. И, несмотря на продолжающуюся стрельбу, крики и стоны умирающих, она молчала, притворившись мертвой, и терпела весь ужас обстановки. Через несколько часов выползла из могилы. Было уже достаточно темно, и она через кусты ушла в сторону ловжанских лесов, набрела на деревеньку. Там люди еще жили по прежним представлениям, ни немцев, ни их прихлебателей в деревне еще не было. Ее приютили. А спустя определенное время Рая ушла в партизанский отряд.

После войны она жила в Ленинграде, где у нее был брат Нисим. Оба они в разное время приезжали в Шумилино и бывали у нас в доме. Последний раз я видел Раю летом 1964 г. Она приехала в Шумилино с мужем и дочерью.

Несмотря на тяжелую оккупацию, мое Шумилино сопротивлялось фашистам.

Подробно об этом в 1955–1958 годах писала «Комсомольская правда». Моей семье было особенно приятно, что среди героев шумилинского комсомольского подполья значилась Наташа Герман – старый и искренний друг семьи.

Но вместе с тем мне очень обидно, что о такой легендарной фигуре, как Рувен Массарский так называемая широкая общественность ничего не знает! А ведь жива его послевоенная жена – Надя и их сын – Михаил. На момент моего отъезда из Шумилино они еще проживали в городе и могли много рассказать о военных подвигах Рувена.

Я с большим трудом насчитал четырнадцать еврейских семей, проживавших в первые послевоенные годы в Шумилино.

Мой незабвенный отец (с кем­то приехавшим из Витебска) летом 1946 года восстановил все уцелевшие надгробия на старом еврейском кладбище. Они же положили первые простые камни на месте расстрела фашистами евреев Шумилино.

Да благословенна и вечна пусть будет память о них!

Семен Старосельский
г. Бат-Ям, Израиль

Семен Старосельский. Семья Старосельских, конец 1950-х годов.